Я не сдурела. Я вообще такая. (с) О. Арефьева
блин...сегодня пришла к Насте домой...сначала маялись дурью - лазили вконтакт , по дневам, а потом - настя дала мне прочитать стихотворение, давно мной услышанное еще несколько лет назад. Про войну. Концлагеря...
дети. они еще не прожили жизнь, не узнали практически ничего, что им суждено было. а их просто сжигали. без каких-либо чувств, эмоций...к ним относились как к черновикам, людей делили на "масти". Если дети - евреи, их нужно сжечь.
глупо! несправедливо! люди - звери.....
лично у меня - большое эмоциональное потрясение. вгоняет в депрессию. темно на душе стало, что такие люди есть.
читать дальше
Дети движутся к Треблинке,
К лагерю смерти…
Люди, вы это терпите?
Люди, люди, не смейте!
Люди, станьте же гневными!
Люди, так не бывает
Спят в округе деревни,
А детей убивают!
Я из дальней истории,
Я из дальней России,
Ярославна, которая
На стене голосила.
Плач мой больше не музыка,
Плач мой колокол, колокол!
У меня не по мужу
Нынче сердце расколото.
Вы прислушайтесь, люди,
Люди, так не бывает!
Где-то пьют, где-то любятся,
А детей убивают!
Ни за грош, ни за денежку
Жилы детские настежь,
А за то, что поделены
Нынче люди на масти.
Люди, встаньте, как горы,
Горы, к ярусу ярус!
Люди, вот ваше горе,
Люди, где ваша ярость?
Разве дети снежинки,
Чтобы просто растаять?
Люди, люди, скажите,
Вы не троллями стали?
Люди, это не правда,
Люди, так не бывает:
Вы и слева, и справа
А детей убивают!
Разве мир – это пустошь?
Люди, так не бывает:
Есть науки, искусство,
А детей убивают!
Что вы все, онемели?
Иль беды не постигли?
Люди, где ваша совесть?
Если б в эту минуту два сердца иметь,
Чтобы бросить их детям под ноги,
Если б мог он душою бессмертной владеть,
Что б ее расстелить по дороге
Если б мог он частицу себя поселить
В каждом тельце, ребячьем и хрупком
Если б каждого мог он собой заменить,
Двести раз умереть в душегубке,
Двести раз задохнуться в немецком плену
За колючей стеною Треблинки,
Что б могли они снова увидеть весну,
Побежать по садовым тропинкам…
Только так не бывает. И сердце одно,
Утомленное плещется в уши…
Старый доктор, вам раз умереть суждено,
Что б оставить бессмертную душу,
Чтобы каждый, кто видел ваш путь на вокзал
Впереди необычной колонны,
С той минуты навеки покой потерял,
Жаждой мести и гневом плененный.
Почему ты молчишь?..
Двести голов отсчитал солдат,
Двести головок, светлых и темных,
Двести ни в чем не повинных ребят,
Двести… но это ведь только слово…
Двести, но каждый всего один…
Двести еще не решенных загадок.
Жмется к груди его слабый Янус,
Будущий пепел Треблинского ада…
Я не хочу. Не пойду. Я боюсь!
Неловко ручонками шею опутал…
Двести характеров, двести судеб…
Вот она, вот она это минута…
Лучше б оглох он, лучше б ослеп…
-Грузить вагоны, седьмой – налево!
Эй, очищайте скорее вокзал!
Не было в этом голосе гнева,
Как автомат офицер кричал
-Всех посторонних прошу удалиться –
Скоро отправка, состав готов.
Сумрак вагонный скрывает лица,
И доктор не слышит скрипучих слов:
-Доктор, прошу удалиться с перрона,
Вы нарушаете мой приказ…
Как горестно из глубины вагона
Светятся сотни ребячьих глаз…
И оттолкнув рукой часового,
Доктор легко поднялся в вагон,
И вот он в кругу ребятишек снова,
Взволнованным шепотом окружен…
И сотни ручонок, тонких, дрожащих
К нему потянулись, и он в кольце.
И старое сердце забилось чаще,
И свет заиграл на его лице.
И свет этот был виден так далеко,
Что даже фашистский солдат без слов,
Минутой позднее железного срока
Бросил на двери гремящий засов.
Смрад. Бред. Полумрак.
Колеса стучат: так-так.
Колеса поют: как встарь.
Колеса свистят: ты стар.
Колеса скрипят: стареть.
Колеса кричат: на смерть.
Но доктор уже в кольце,
И свет на его лице…
Словно крыло, рука тепла,.
И тепло птенцам у крыла.
Белый дом под черепичной крышей,
Бьется двести маленьких сердец.
Подрастает двести ребятишек.
Януш Корчак друг им и отец.
И у каждого свои повадки –
Тот – драчун, а тот - во сне кричит,
Этот – носит ранец в беспорядке,
У другого – нездоровый вид.
Ты попробуй сладить, если двое,
Ну, а тут их двести – посуди.
Где тот ключ, что их сердца откроет,
И сумел ли он его найти?
Стулья сдвинутые стоят.
Януш Корчак в кругу ребят.
Улыбнулся, а у виска
Голубая жилка легла.
Словно крыло, рука тепла,
И тепло птенцам у крыла.
Но, у доктора две руки,
Много ль можно ими обнять?
Хоть и трудно, а ты смоги
Заменить им отца и мать.
Что б спокойная детвора
Улыбалась небу с утра,
Что б убрать с пути беду,
Чтобы выучить их труду…
Чтобы ты ошибаться не мог
В понимании детской души,
Будь всегда справедлив и строг,
Но наказывать не спеши…
Безмятежно отдыхают дети,
Им не слышен тонкий скрип пера.
Это – Януш Корчак в кабинете
Пишет. Пишет, пишет до утра.
Он склонился головою бритой
О, какая в мире тишина!
В этот час его душе открыты
Все миры, сердца и времена…
-Люди, послушайте, убитые идут за живыми! Если ты убил человека, он идет за тобой всю свою жизнь. А если ты убил ребенка? За тобой идет взрослый, тот, кем бы стал этот ребенок. Он идет и несет на руках себя, маленького, которого ты убил и не дал ему стать человеком. Неужели вы не понимаете, что дети похожи на весну? Они похожи на маленькие клейкие листочки, которые обязательно должны превратиться в большие листья. Иначе – как дышать? Разве можно убивать будущее, люди?
-Доктор, поймите, дети – это только черновики. Каждый ребенок – это еще только черновик человека. Неудачные черновики выбрасывают, сжигают. Они не должны становиться достоянием.
-Черновики? Значит, вы тоже когда-то были черновиком? И вы считаете, что получилось очень удачно, когда вас переписали набело? Вы уверены, что вы – «достояние»?
Сегодня, «человек» – это звучит больно. Я хочу стать криком, воплем. Но не просто кричать и вопить – это могут и не услышать. Но все знают, как не хочется умирать.… Как чертовски не хочется умирать… Когда еще пять шагов – и все, ноги почему-то перестают идти сами. Но если ты их все-таки заставишь сделать эти пять шагов – вся твоя жизнь становится криком. И тогда люди оборачиваются и спрашивают: «Что случилось? Чья это жизнь так кричит?» И тогда я вправе спросить: «Люди, почему вы не слышите просто криков и просто воплей? Почему обязательно чья-то жизнь должна закричать, чтобы вы обернулись?»
Как ночь жестокая светла,
Светла неповторимо…
А желтый воздух полон зла
И факельного дыма.
Идут ряды чужых солдат, и притаился город,
А на Крахмальном дети спят,
Плотны на окнах шторы
И будто горя в мире нет,
И топот только снится.
Все той же лампы мирный свет
Пока лежит на лицах,
А старый доктор тих и строг
Он все еще не верит.
Вот он перешагнул порог
Скрипят входные двери.
Вот он выходит из ворот,
Слегка ссутулив плечи.
Вот он по улице идет
Страданиям навстречу.
Поддень. Зной. Тишина.
-Сегодня я хочу вывести ваш приют на дачу. Прекрасный живописный уголок. Холмы, рощи, длинная польская речка с коротким названием Буг.
-Треблинка?
-Да.
-У ворот дачи стоит усиленный конвой. И детей отсчитывают поштучно.
-Наша слабость, доктор. Мы любим порядок.
-Потом ворота закрываются. Детей даже не выводят погулять на холмы, в рощи.
-Откуда вам это известно? Это новое дело. Мы никого об этом не оповещали. Но на территории дачи есть и холмы, и рощи, и речка.
-И труба. Большая труба, из которой круглые сутки идет дым.
-Теплоцентраль. Ночью бывает холодно. Дети могут простудиться.
-На этой даче дети не могут простудиться. Мертвые дети вообще не болеют. Это я вам говорю как врач.
-Откуда вы знаете, что дети умирают на этой даче?
-Разве я сказал «умирают»?
-Вы сказали «мертвые дети».
-Детей убивают!
-Это приказ…
-Нет-нет! Этого не может быть! Это теплоцентраль, и только. Конечно, по ночам бывает прохладно, это только теплоцентраль, да?
-Это крематорий.
-Значит… - все правда? И как вы это делаете?
-Газовые камеры у нас обрамлены как души. И краны совсем как настоящие. Только из них идет не вода, а газ. И много-много резиновых игрушек. Обычно, дети веселятся до последней секунды. Хлопают друг друга по головам, по спинам…
Двести голов отсчитал солдат
Двести головок, светлых и темных.
Двести ни в чем не повинных ребят.
Двести, но это ведь только слово
Двести, но каждый всего один
Ну, Млодек, так кем же ты хочешь быть, когда вырастишь?
-Живым…
Януш Корчак.
дети. они еще не прожили жизнь, не узнали практически ничего, что им суждено было. а их просто сжигали. без каких-либо чувств, эмоций...к ним относились как к черновикам, людей делили на "масти". Если дети - евреи, их нужно сжечь.
глупо! несправедливо! люди - звери.....
лично у меня - большое эмоциональное потрясение. вгоняет в депрессию. темно на душе стало, что такие люди есть.
читать дальше
Дети движутся к Треблинке,
К лагерю смерти…
Люди, вы это терпите?
Люди, люди, не смейте!
Люди, станьте же гневными!
Люди, так не бывает
Спят в округе деревни,
А детей убивают!
Я из дальней истории,
Я из дальней России,
Ярославна, которая
На стене голосила.
Плач мой больше не музыка,
Плач мой колокол, колокол!
У меня не по мужу
Нынче сердце расколото.
Вы прислушайтесь, люди,
Люди, так не бывает!
Где-то пьют, где-то любятся,
А детей убивают!
Ни за грош, ни за денежку
Жилы детские настежь,
А за то, что поделены
Нынче люди на масти.
Люди, встаньте, как горы,
Горы, к ярусу ярус!
Люди, вот ваше горе,
Люди, где ваша ярость?
Разве дети снежинки,
Чтобы просто растаять?
Люди, люди, скажите,
Вы не троллями стали?
Люди, это не правда,
Люди, так не бывает:
Вы и слева, и справа
А детей убивают!
Разве мир – это пустошь?
Люди, так не бывает:
Есть науки, искусство,
А детей убивают!
Что вы все, онемели?
Иль беды не постигли?
Люди, где ваша совесть?
Если б в эту минуту два сердца иметь,
Чтобы бросить их детям под ноги,
Если б мог он душою бессмертной владеть,
Что б ее расстелить по дороге
Если б мог он частицу себя поселить
В каждом тельце, ребячьем и хрупком
Если б каждого мог он собой заменить,
Двести раз умереть в душегубке,
Двести раз задохнуться в немецком плену
За колючей стеною Треблинки,
Что б могли они снова увидеть весну,
Побежать по садовым тропинкам…
Только так не бывает. И сердце одно,
Утомленное плещется в уши…
Старый доктор, вам раз умереть суждено,
Что б оставить бессмертную душу,
Чтобы каждый, кто видел ваш путь на вокзал
Впереди необычной колонны,
С той минуты навеки покой потерял,
Жаждой мести и гневом плененный.
Почему ты молчишь?..
Двести голов отсчитал солдат,
Двести головок, светлых и темных,
Двести ни в чем не повинных ребят,
Двести… но это ведь только слово…
Двести, но каждый всего один…
Двести еще не решенных загадок.
Жмется к груди его слабый Янус,
Будущий пепел Треблинского ада…
Я не хочу. Не пойду. Я боюсь!
Неловко ручонками шею опутал…
Двести характеров, двести судеб…
Вот она, вот она это минута…
Лучше б оглох он, лучше б ослеп…
-Грузить вагоны, седьмой – налево!
Эй, очищайте скорее вокзал!
Не было в этом голосе гнева,
Как автомат офицер кричал
-Всех посторонних прошу удалиться –
Скоро отправка, состав готов.
Сумрак вагонный скрывает лица,
И доктор не слышит скрипучих слов:
-Доктор, прошу удалиться с перрона,
Вы нарушаете мой приказ…
Как горестно из глубины вагона
Светятся сотни ребячьих глаз…
И оттолкнув рукой часового,
Доктор легко поднялся в вагон,
И вот он в кругу ребятишек снова,
Взволнованным шепотом окружен…
И сотни ручонок, тонких, дрожащих
К нему потянулись, и он в кольце.
И старое сердце забилось чаще,
И свет заиграл на его лице.
И свет этот был виден так далеко,
Что даже фашистский солдат без слов,
Минутой позднее железного срока
Бросил на двери гремящий засов.
Смрад. Бред. Полумрак.
Колеса стучат: так-так.
Колеса поют: как встарь.
Колеса свистят: ты стар.
Колеса скрипят: стареть.
Колеса кричат: на смерть.
Но доктор уже в кольце,
И свет на его лице…
Словно крыло, рука тепла,.
И тепло птенцам у крыла.
Белый дом под черепичной крышей,
Бьется двести маленьких сердец.
Подрастает двести ребятишек.
Януш Корчак друг им и отец.
И у каждого свои повадки –
Тот – драчун, а тот - во сне кричит,
Этот – носит ранец в беспорядке,
У другого – нездоровый вид.
Ты попробуй сладить, если двое,
Ну, а тут их двести – посуди.
Где тот ключ, что их сердца откроет,
И сумел ли он его найти?
Стулья сдвинутые стоят.
Януш Корчак в кругу ребят.
Улыбнулся, а у виска
Голубая жилка легла.
Словно крыло, рука тепла,
И тепло птенцам у крыла.
Но, у доктора две руки,
Много ль можно ими обнять?
Хоть и трудно, а ты смоги
Заменить им отца и мать.
Что б спокойная детвора
Улыбалась небу с утра,
Что б убрать с пути беду,
Чтобы выучить их труду…
Чтобы ты ошибаться не мог
В понимании детской души,
Будь всегда справедлив и строг,
Но наказывать не спеши…
Безмятежно отдыхают дети,
Им не слышен тонкий скрип пера.
Это – Януш Корчак в кабинете
Пишет. Пишет, пишет до утра.
Он склонился головою бритой
О, какая в мире тишина!
В этот час его душе открыты
Все миры, сердца и времена…
-Люди, послушайте, убитые идут за живыми! Если ты убил человека, он идет за тобой всю свою жизнь. А если ты убил ребенка? За тобой идет взрослый, тот, кем бы стал этот ребенок. Он идет и несет на руках себя, маленького, которого ты убил и не дал ему стать человеком. Неужели вы не понимаете, что дети похожи на весну? Они похожи на маленькие клейкие листочки, которые обязательно должны превратиться в большие листья. Иначе – как дышать? Разве можно убивать будущее, люди?
-Доктор, поймите, дети – это только черновики. Каждый ребенок – это еще только черновик человека. Неудачные черновики выбрасывают, сжигают. Они не должны становиться достоянием.
-Черновики? Значит, вы тоже когда-то были черновиком? И вы считаете, что получилось очень удачно, когда вас переписали набело? Вы уверены, что вы – «достояние»?
Сегодня, «человек» – это звучит больно. Я хочу стать криком, воплем. Но не просто кричать и вопить – это могут и не услышать. Но все знают, как не хочется умирать.… Как чертовски не хочется умирать… Когда еще пять шагов – и все, ноги почему-то перестают идти сами. Но если ты их все-таки заставишь сделать эти пять шагов – вся твоя жизнь становится криком. И тогда люди оборачиваются и спрашивают: «Что случилось? Чья это жизнь так кричит?» И тогда я вправе спросить: «Люди, почему вы не слышите просто криков и просто воплей? Почему обязательно чья-то жизнь должна закричать, чтобы вы обернулись?»
Как ночь жестокая светла,
Светла неповторимо…
А желтый воздух полон зла
И факельного дыма.
Идут ряды чужых солдат, и притаился город,
А на Крахмальном дети спят,
Плотны на окнах шторы
И будто горя в мире нет,
И топот только снится.
Все той же лампы мирный свет
Пока лежит на лицах,
А старый доктор тих и строг
Он все еще не верит.
Вот он перешагнул порог
Скрипят входные двери.
Вот он выходит из ворот,
Слегка ссутулив плечи.
Вот он по улице идет
Страданиям навстречу.
Поддень. Зной. Тишина.
-Сегодня я хочу вывести ваш приют на дачу. Прекрасный живописный уголок. Холмы, рощи, длинная польская речка с коротким названием Буг.
-Треблинка?
-Да.
-У ворот дачи стоит усиленный конвой. И детей отсчитывают поштучно.
-Наша слабость, доктор. Мы любим порядок.
-Потом ворота закрываются. Детей даже не выводят погулять на холмы, в рощи.
-Откуда вам это известно? Это новое дело. Мы никого об этом не оповещали. Но на территории дачи есть и холмы, и рощи, и речка.
-И труба. Большая труба, из которой круглые сутки идет дым.
-Теплоцентраль. Ночью бывает холодно. Дети могут простудиться.
-На этой даче дети не могут простудиться. Мертвые дети вообще не болеют. Это я вам говорю как врач.
-Откуда вы знаете, что дети умирают на этой даче?
-Разве я сказал «умирают»?
-Вы сказали «мертвые дети».
-Детей убивают!
-Это приказ…
-Нет-нет! Этого не может быть! Это теплоцентраль, и только. Конечно, по ночам бывает прохладно, это только теплоцентраль, да?
-Это крематорий.
-Значит… - все правда? И как вы это делаете?
-Газовые камеры у нас обрамлены как души. И краны совсем как настоящие. Только из них идет не вода, а газ. И много-много резиновых игрушек. Обычно, дети веселятся до последней секунды. Хлопают друг друга по головам, по спинам…
Двести голов отсчитал солдат
Двести головок, светлых и темных.
Двести ни в чем не повинных ребят.
Двести, но это ведь только слово
Двести, но каждый всего один
Ну, Млодек, так кем же ты хочешь быть, когда вырастишь?
-Живым…
Януш Корчак.
@темы: 9 мая, Вопросы, Грустное, Дети, Для памяти, Жизненное, Мысли вслух, Негатив, Рассказ, События, Творчество, Я
-
-
08.05.2008 в 20:44-
-
08.05.2008 в 21:58-
-
08.05.2008 в 23:06kukla kolduna никогда....никогда нильзя так поступать! это бесчеловечно, мерзко...мы ведь никогда не будем такими?
-
-
10.05.2008 в 21:36-
-
10.05.2008 в 21:37-
-
10.05.2008 в 21:46-
-
16.05.2008 в 12:22-
-
16.05.2008 в 15:51-
-
20.05.2008 в 16:35вот ещё почитайте:
ЯНУШ КОРЧАК
ЯНУШ КОРЧАК
1. Вот я пришел к вам.
Пришел и не знаю, как начать.
Я не знаю, как мне к вам обратиться.
Потому что меня слушают и взрослые и дети.
А я понимаю,
Что все дети - будущие взрослые,
А все взрослые – бывшие дети.
Значит, вроде бы одно и то же.
А на самом деле – нет.
Но когда в зале гаснет свет
И на сцене начинают происходить чудеса,
Взрослые мгновенно превращаются в детей.
Ведь их не видно, и им нечего стесняться!
И вот я говорю:
Слушайте, дети! Слушайте очень печальную историю.
Может, я и рассказал бы вам историю повеселее,
Но разве люди должны всегда хохотать, прыгать и веселиться?
Иногда люди должны сесть и подумать.
О себе, о жизни, о других людях.
Слушайте, дети!
Сейчас на ваших глазах
Я превращусь в старого учителя.
Я живу в старой Варшаве
В тысяча девятьсот сорок втором году.
Наш город теперь не наш.
Его захватили немецкие фашисты.
И сейчас произойдет печальная история.
А самое печальное в этой истории –
То, что она случилась на самом деле.
Итак, «КАДИШ».
2.
1) Кадиш – еврейская молитва, сильнейшая форма провозглашения веры. Это одна из самых красивых, значительных и глубоко волнующих молитв в еврейском
Богослужении.
2) Кадиш является отзвуком судьбы Иова в молитвеннике: "Хоть Он и убивает меня, я буду верить в Него".
3) Это голос терпящего крушение, обращенный к Богу, превозносящий Имя Его и возносящий хвалу Ему, несмотря на сознание, что Всевышний только что лишил
жизни человеческое существо. Это жизнеутверждающая и мужественная реакция человека в момент, когда он потрясен обрушившимся на него горем.
4) Кадиш читают также на кладбище после погребения, на протяжении траурного года и в каждый день памяти.
5) Говорят, что человек убежденно и от всего сердца читающий Кадиш, изменяет неблагоприятный приговор, вынесенный ему Всевышним.
3. Как я устал повторять бесконечно все то же и то же,
Падать и вновь на своя возвращаться круги.
Я не умею молиться, прости меня, Господи Боже,
Я не умею молиться, прости меня и помоги…
4.
Уходят из Варшавы поезда,
И все пустее гетто, все темней,
Глядит в окно чердачная звезда,
Гудят всю ночь, прощаясь, поезда,
И я прощаюсь с памятью своей.
1) Януш Корчак – врач, писатель, педагог. Настоящее имя Генрик Гольдшмит. Родился 22 июля 1878 года. Его отец был известным варшавским адвокатом.
2) Отец и мать ничего не говорили сыну о его еврейском происхождении. Генрик не знал ни иврита, ни идиша. О еврействе, о котором так мало сообщили родители,
ему потом неоднократно напомнит польское общество.
3) С 1898 по 1903 годы молодой Гольдшмит учился на медицинском факультете Варшавского университета.
На рубеже столетий он превращается в Януша Корчака, автора повестей "Дети улицы", "Дитя гостиной", "Король Матиуш Первый", множества новелл и главных педагогических
трудов - "Как любить ребёнка" и "Право ребёнка на уважение".
4) Во время Русско-японской войны 1904-05 годов - он военный врач. В 1907 году во время каникул он отправляется воспитателем в детский лагерь. Ещё ранее
он проявляет тягу к воспитанию детей. Фактически с начала 10-х годов XX столетия он работает в приюте для еврейских сирот. С этим Домом сирот он был связан
до конца жизни.
5) Главный постулат педагогических систем Януша Корчака - абсолютная ценность детства. "Те, у кого не было безмятежного, настоящего детства страдают всю
жизнь". Ребёнок настоящий человек, хотя и в другом измерении.
5.
Осени меня своим крылом,
Город детства с тайнами неназванными,
Счастлив я, что и в беде, и в праздновании
Был слугой твоим и королем.
Я старался сделать все, что мог,
Не просил судьбу ни разу: высвободи!
И скажу на самой смертной исповеди,
Если есть на свете детский Бог:
Всё я, Боже, получил сполна,
Где, в которой расписаться ведомости?
Об одном прошу, спаси от ненависти,
Мне не причитается она.
6.
В Варшавском гетто, куда приют был переведен в 1940 году, воспитанники Корчака изучали иврит и основы иудаизма. За несколько недель до Песаха 1942 года
Корчак провел тайную церемонию на еврейском кладбище; держа книгу Торы в руках, он взял с детей клятву быть хорошими евреями и честными людьми.
Корчак отдавал все силы заботе о детях, героически добывая для них пищу и медикаменты. Он отклонил все предложения почитателей своего таланта (неевреев)
вывести его из гетто и спрятать на арийской стороне.
взрыв
Млада. Опять бомбят.
Млодек. Это в предместье.
Млада. Все равно страшно.
Млодек. Я ведь здесь.
Млада. Все равно страшно.
/взрыв/
Млада. Ой! Это же совсем близко.
Млодек. Это еще дальше, чем было.
Млада. А ты чего опять со мной дежуришь? Тебя ведь не назначали.
Млодек. Да так… не спится.
/взрыв/
Млада. Млодек, ты здесь?
Млодек. Конечно, Млада, а где же еще?
Млада. Дай руку. Давай играть в короля Матиуша Первого.
Млодек. Это про которого наш учитель целую книжку сочинил?
Млада. А тебе не нравится?
Млодек. Нет, ничего.
Млада. Ты будешь сам король Матиуш Первый.
Млодек. Это неинтересно. Лучше я буду стражником у ворот и не пускать тебя во дворец. Эй, отойди от решетки!
Млада. Это как же так – не пускать, а? Да ты что?
Млодек. А что? Отойди, говорят! Детям прачки во дворце делать нечего!
Млада. Какой прачки, какой прачки! Я заморская принцесса и приехала в гости к королю. Без меня не может начаться королевский бал.
Млодек. А! Ну тогда другое дело. Проходи.
Млада. А ты вовсе не стражник, ты король.
Млодек. Ладно, буду королем. Эй, слушайте мой приказ! Всем девчонкам в королевстве подарить по большой-пребольшой кукле, а всем ребятам бесплатно кататься
на трамвае, кто сколько захочет! Хоть десять раз в день! И даже давать иногда порулить!
Млада. Бал уже давно начался, и мы с тобой натанцевались до упаду. Эй, где мой веер? Ваше величество, что же вы стоите, как чурбан? Принесите мой веер.
Млодек. Веер? А, вот! (Обмахивает пятерней)
/взрыв/
Млодек. Опять бомбят.
Млада. Нет, это настраиваются барабаны. А теперь зажмурь глаза.
Млодек. Ладно.
Млада. Всем танцевать полонез! А мы с его величеством посмотрим.
/танец/
Млада. Смотри, как смешно они танцуют! И все держат в руке по большому- пребольшому куску торта. Это – полонез с тортом! А теперь они нам будут предлагать
этот торт. Нет-нет, благодарим вас! Мы не хотим! Торт очень жирный, на нем слишком много крема.
Млодек. Да вы, пожалуйста, не думайте, что мы сегодня вообще ничего не ели. Мы сегодня уже ели куриный бульон, кнедлики, цыпленка и бефстроганоф с картофельным
пюре. И картошка была совсем даже не мороженая. А потом мы четыре раза пили настоящее какао с консервированным молоком!
/взрыв/
Млада. Смотри, Млодек! Теперь это полонез с мороженым!
Млодек. Интересно, оно сливовое или клубничное?
Млада. Нет-нет, благодарим вас!
Млодек. А может, мороженое возьмем, а?
Млада. Ах, ваше величество! Неужели вы не знаете? От мороженого бывает ангина. И потом, оно пересахаренное. Давайте лучше танцевать.
/танцуют/
Млодек. Слышишь?
Млада. Бомбежка кончилась.
Млодек. А все-таки зря мы не взяли мороженое. Торт тоже могли бы взять. По кусочку.
Млада. Так ведь ничего же не было на самом деле.
Млодек. Это, конечно, верно.
7.
Уходят из Варшавы поезда,
И скоро наш черед, как ни крути,
Ну, что ж, гори, гори, моя звезда,
Моя шестиконечная звезда,
Гори на рукаве и на груди!
Окликнет эхо давним прозвищем,
И ляжет снег покровом пряничным,
Когда я снова стану маленьким,
А мир опять большим и праздничным,
Когда я снова стану облаком,
Когда я снова стану зябликом,
Когда я снова стану маленьким,
И снег опять запахнет яблоком,
Меня снесут с крылечка, сонного,
И я проснусь от скрипа санного,
Когда я снова стану маленьким,
И мир чудес открою заново.
...Звезда в окне и на груди - звезда,
И не поймешь, которая ясней,
Гудят всю ночь, прощаясь, поезда,
Глядит в окно вечерняя звезда,
А я прощаюсь с памятью моей...
8.
А еще жила в "Доме сирот" девочка Натя. После тяжелой болезни она не могла ходить, но она очень хорошо рисовала и сочиняла песенки - вот одна
из них.
Я кораблик клеила
Из цветной бумаги,
Из коры и клевера,
С клевером на флаге.
Он зеленый, розовый,
Он в смолистых каплях,
Клеверный, березовый,
Славный мой кораблик,
А когда забулькают ручейки весенние,
Дальнею дорогою, синевой морской,
Поплывет кораблик мой к острову Спасения,
Где ни войн, ни выстрелов, - солнце и покой.
Я кораблик ладила,
Пела, словно зяблик,
Зря я время тратила, -
Сгинул мой кораблик.
Не в грозовом отблеске,
В буре, урагане -
Попросту при обыске
Смяли сапогами...
Но когда забулькают ручейки весенние,
В облаках приветственно протрубит журавль,
К солнечному берегу, к острову Спасения
Чей-то обязательно доплывет корабль!
-
-
20.05.2008 в 16:359.
Во время войны фашисты организовали в Варшаве и других польских городах гетто. В 1940 году Дом сирот переселяется в Варшавское гетто. На территории Польши
начинается планомерное уничтожение еврейского населения. С середины августа в гетто тайком начали проникать люди, сумевшие совершить побег на вагонах,
в которых везли одежду из Треблинки. Они распространяли сведения о том, что ожидает депортированных по прибытии в Треблинку.
Вольф. Доброе утро, герр учитель. Оберштурмбанфюрер Конрад Вольф.
Учитель. Доброе утро, господин оберштурмбанфюрер. Чем могу служить?
Вольф. Вы – глава этого приюта для сирот?
Учитель. Да.
Вольф. Они действительно сироты?
Учитель. У них нет родителей. Только я.
Вольф. Сегодня я хочу вывезти ваш приют на дачу.
Учитель. На дачу? Вы шутите?!
Вольф. А вы не верите в немецкую доброту? Это прекрасный, живописный уголок. Холмы, рощи, речка.
Учитель. Настоящая речка?
Вольф. Все настоящее: и холмы, и роща, и речка. Длинная польская речка с коротким названием «Буг».
Учитель. Треблинка?!
Вольф. Да.
Учитель. Скажите, господин оберштурмбанфюрер, у вас есть жена, дети?
Вольф. К чему этот вопрос, герр учитель?
Маргарита. Ты знаешь, к чему, Конрад. Каждый раз ты сам себе его задаешь.
Учитель. Вы мне не ответили.
Вольф. Да, есть. Жена и сын.
Маргарита. А если тебе прикажут и нашего Герберта отправить на эту «дачу»?
Учитель. Когда приходит эшелон с детьми, у ворот дачи играет военный оркестр.
Вольф. Это очень большая дача. Поэтому все торжественно. Оркестр из организации «Гитлерюгенд». Немецкие дети с музыкой встречают немецких детей.
Маргарита. Герберта, Конрад! Ты бледнеешь и мечешься по комнате, когда у него поднимается температура. Когда у него болит горло – тебе самому больно глотать.
Ну?
Вольф. Я солдат, Маргарита.
Маргарита. Ты чудовище, Конрад!
Учитель. А вышки? Сторожевые вышки вокруг забора?
Вольф. Детей надо оберегать, герр учитель.
Маргарита. Я помню «Стеклянную ночь» в Берлине, когда громили евреев. Ты был в отъезде. В твоем кабинете, Конрад, я прятала четверых еврейских детей.
Учитель. У ворот дачи стоит усиленный конвой. И детей отсчитывают поштучно.
Вольф. Наша слабость: мы любим порядок.
Маргарита. Даже звери иногда щадят чужих детенышей!
Учитель. Потом ворота закрываются. Детей даже не выводят погулять на холмы и в рощи.
Вольф. Откуда вам это известно? Это новое дело, мы никого об этом не оповещали. На территории дачи тоже есть и холмы, и рощи, и речка.
Учитель. И труба. Большая труба, из которой круглые сутки идет дым.
Вольф. Теплоцентраль. Ночью бывает прохладно. Дети могут простудиться. Вы, как врач, должны это оценить.
Маргарита. Конрад, он все знает!
Учитель. Дети не могут заболеть. Мертвые дети вообще не болеют. Это я вам говорю как врач.
Вольф. Откуда вы знаете, что дети умирают на этой даче?
Учитель. Разве я сказал «умирают»?
Вольф. Вы сказали «мертвые дети».
Учитель. Детей убивают.
Вольф. Да, это крематорий. Газовые камеры у нас оформлены, как души. Кафельные души. И краны совсем как настоящие. Только из них идет не вода, а газ. И
много-много разноцветных резиновых игрушек. Зеленые лягушки, розовые лебеди. Как в старых немецких сказках про зверей. Обычно дети веселятся до последней
секунды. Хлопают друг друга этими игрушками по голове, по спинам…
Учитель. Вы клевещете на себя! Вы же человек! У вас руки музыканта, у вас лоб мыслителя. Если я возьму стетоскоп и прослушаю вашу грудь, я услышу, как бьется
ваше сердце. Вы – человек!
Вольф. Я хочу, чтобы вы проводили детей до ворот Треблинки. Это приказ. Но дети не должны ничего знать. Это было бы бесчеловечно.
10.
Когда-нибудь, когда вы будете вспоминать имена героев, не забудьте, пожалуйста, я очень прошу вас, не забудьте Петра Залевского, бывшего гренадера,
инвалида войны, служившего сторожем у нас в "Доме сирот" и убитого польскими полицаями во дворе осенью 1942 года.
Он убирал наш бедный двор,
Когда они пришли,
И странен был их разговор,
Как на краю земли,
Как разговор у той черты,
Где только "нет" и "да" -
Они ему сказали:"Ты,
А ну, иди сюда !"
Они спросили:"Ты поляк?"
И он сказал :"Поляк".
Они спросили:"Как же так?"
И он сказал:" Вот так".
"Но ты ж, культяпый, хочешь жить,
Зачем же , черт возьми,
Ты в гетто нянчишься, как жид,
С жидовскими детьми?!
К чему, - сказали, - трам-там-там,
К чему такая спесь?!
Пойми, - сказали, - Польша там!"
А он ответил:"Здесь!
И здесь она и там она,
Она везде одна -
Моя несчастная страна,
Прекрасная страна".
И вновь спросили:"Ты поляк?"
И он сказал:"Поляк".
"Ну, что ж , - сказали,- Значит, так?"
И он ответил:"Так".
"Ну, что ж, - сказали, - Кончен бал!"
Скомандовали:"Пли!"
И прежде, чем он сам упал,
Упали костыли,
И прежде, чем пришли покой
И сон, и тишина,
Он помахать успел рукой
Глядевшим из окна.
...О, дай мне, Бог, конец такой,
Всю боль испив до дна,
В свой смертный миг махнуть рукой
Глядящим из окна!
11.
А потом наступил такой день, когда "Дому сирот", детям и воспитателям было приказано явиться с вещами на Умшлягплац - так называлась
площадь у Гданьского вокзала при немцах. Когда на заполненном массой избиваемых людей умшлагплаце появились в полном порядке, по четыре в ряд, двести
умытых и аккуратно причесанных воспитанников детского дома с Корчаком впереди, немцы, дошедшие до неистовства, кричавшие, хлеставшие бичами и стрелявшие,
опешили и остановились. Еврейская полиция невольно встала по стойке «смирно», немцы спрашивали, что происходит. В юденрате тем временем поднялся переполох,
звонили в разные немецкие инстанции, добиваясь освобождения Корчака. Немецкие власти не возражали: когда дело касалось сотен тысяч и миллионов, убийство
одного человека можно было и отложить. Но Корчак отказался воспользоваться этим благодеянием и предпочел разделить судьбу своих воспитанников.
Эшелон уходит ровно в полночь,
Паровоз-балбес пыхтит - Шалом! -
Вдоль перрона строем стала сволочь,
Сволочь провожает эшелон.
Эшелон уходит ровно в полночь,
Эшелон уходит прямо в рай,
Как мечтает поскорее сволочь
Донести, что Польша - "юденфрай".
А на Умшлягплаце у вокзала
Гетто ждет устало - чей черед ?
И гремит последняя осанна
Лаем полицая - "Дом сирот!"
Шевелит губами переводчик,
Глотка пересохла, грудь в тисках,
Но уже поднялся старый Корчак
С девочкою Натей на руках.
Мы проходим по трое, рядами,
Сквозь кордон эсэсовских ворон...
Дальше начинается преданье,
Дальше мы выходим на перрон.
И бежит за мною переводчик,
Робко прикасается к плечу, -
"Вам разрешено остаться, Корчак",-
Если верить сказке, я молчу.
К поезду, к чугунному парому,
Я веду детей, как на урок,
Надо вдоль вагонов по перрону,
Вдоль, а мы шагаем поперек.
Рваными ботинками бряцая,
Мы идем не вдоль, а поперек,
И берут, смешавшись, полицаи
Кожаной рукой под козырек.
И стихает плач в аду вагонном,
И над всей прощальной маятой -
Пламенем на знамени зеленом -
Клевер, клевер, клевер золотой.
Может, в жизни было по-другому,
Только эта сказка вам не врет,
К своему последнему вагону,
К своему чистилищу-вагону,
К пахнущему хлоркою вагону
С песнею подходит "Дом сирот":
12.
Вот и кончена песня.
Вот и смолкли трещетки.
Вот и скорчено небо
В переплете решетки.
И державе своей
Под вагонную тряску
Сочиняет король
Угомонную сказку...
Итак, начнем, благословясь...
Лет сто тому назад
В своем дворце неряха-князь
Развел везде такую грязь,
Что был и сам не рад,
И, как-то, очень рассердясь,
Призвал он маляра.
"А не пора ли, - молвил князь,-
Закрасить краской эту грязь?"
Маляр сказал:"Пора,
Давно пора, вельможный князь,
Давным-давно пора".
И стала грязно-белой грязь,
И стала грязно-желтой грязь,
И стала грязно-синей грязь
Под кистью маляра.
А потому что грязь - есть грязь,
В какой ты цвет ее ни крась.
Нет, некстати была эта сказка, некстати,
И молчит моя милая чудо-держава,
А потом неожиданно голосом Нати
Невпопад говорит:"До свиданья, Варшава!"
И тогда, как стучат колотушкой по шпалам,
Застучали сердца колотушкой по шпалам,
Загудели сердца: "Мы вернемся в Варшаву!
Мы вернемся, вернемся, вернемся в Варшаву!"
По вагонам, подобно лесному пожару,
Из вагона в вагон, от состава к составу,
Как присяга гремит: "Мы вернемся в Варшаву!
Мы вернемся, вернемся, вернемся в Варшаву!
Пусть мы дымом истаем над адовым пеклом,
Пусть тела превратятся в горючую лаву,
Но дождем, но травою, но ветром, но пеплом,
Мы вернемся, вернемся, вернемся в Варшаву!"
13.
Всего за время «акции» из Варшавского гетто было вывезено 310.322 человека. Позднейшие подсчеты дали следующие цифры: вывезено в концентрационные лагеря
280.000, убито во время «акции» в самом гетто 10.000, бежали на «арийскую сторону» 25.000, спрятались внутри гетто 25.000, получили разрешение остаться
35.633 человека.
Как я устал повторять бесконечно все то же и то же,
Падать и вновь на своя возвращаться круги.
Я не умею молиться, прости меня, Господи Боже,
Я не умею молиться, прости меня и помоги…
-
-
20.05.2008 в 16:371. Корчак с Ребенком
- Как спалось тебе вчера, малыш?
- Сначала я не хотел засыпать и смотрел на звезды. Я думал о
маме. Потом я заснул и увидел ее, она мне улыбалась.
- Она улыбалась, потому что знает - у тебя все будет хорошо.
- А откуда она знает? Я говорил с нею.
- А я увижу ее снова?
- Да, увидишь. Когда-нибудь она вернется, и вы будете вместе всегда.
- А мы поедем на пикник?
- Да поедем.
- А когда?
- Очень скоро.
- А что там будет?
- Там будут цветы, поляна, речка и чудный дом. Нам будет весело. Мы будем смеяться целыми днями.
- А когда мы вернемся?
- Когда захотим. Как надоест, так и вернемся.
- А если не надоест?
- Надоест. Постоянный пикник это очень скучно, ты сам увидишь.
- Доктор, а как я появился?
- На небе зажглась звезда, и появился ты.
- Значит все звезды - это люди?
- Да.
- А чего больше: звезд или людей?
- Звезд.
- А почему? Ведь вы сказали, что людей столько же, сколько звезд?
- Просто бывает, что люди уходят, а звезды остаются.
- А наоборот бывает?
- Бывает... Ты сегодня опять поругался с Юзыком?
- Да, он сломал мой карандаш... А мамина звезда горит?
- Если ты ее видишь, значит так оно и есть.
- А когда я стану взрослым?
- Ты уже взрослый.
- А мне многие говорят, что я еще ребенок.
- Ты - человек, живой, здоровый человек. И звезда твоя прекрасна и не гасима. Ты все поймешь.
- А я могу увидеть Бога?
- А ты хочешь?
- Да, я никогда его не видел.
- Я не могу сделать так, чтобы ты с ним встретился, но когда-нибудь ты сам найдешь его в себе. Он есть в каждом из нас. А теперь спи, и пусть тебе приснятся жизнь, мама и звезды, а я спою тебе колыбельную...
-
-
20.05.2008 в 16:45а ты кто?
-
-
20.05.2008 в 16:57спите, маленький мальчик. Во сне вы увидите небо,
во сне вы увидите звёзды, что светят на вас в небесах.
спите. Они вам расскажут, что всё не так уж и плохо,
что всё не так уж и скверно, как вы говорили в сердцах.
спите, маленький мальчик. Эта весна непростая.
смотрите, как птицы летают, как будто в последний раз.
что с вами, маленький мальчик? чего ваше сердце желает?
что ваша душа ожидает? что так растревожило вас?
я хочу увидеть господа.
и боюсь, что не увижу.
может, это было просто так,
но он, мне кажется, обижен.
в этой игре городской детворы, в этой игре без законов и правил
мечутся оба и оба неправы, и вы убежали из этой игры.
вы убежали к белым стволам. Помните, мальчик, они вам шептали?
помните, как вы весну ожидали? она вам подарена. Что ещё вам?
я хочу увидеть господа.
и боюсь, что не увижу.
может, это было просто так,
но он, мне кажется, обижен.
помните, маленький мальчик, помните, вам подарили
добрые руки в браслетах книгу о небесах.
знаете, маленький мальчик, в книгах не пишут об этом,
это хранят под секретом, прячут в тяжёлых сердцах.
помните, маленький мальчик, как вы листали страницы,
где б вы могли отразиться в добрых небесных глазах.
так спите же, маленький мальчик, и пусть это всё вам приснится,
а я прошепчу свою тайну звёздам на небесах.
я хочу увидеть господа.
я так давно его не видел.
может, это было просто так,
но он, мне кажется, обижен.
-
-
20.05.2008 в 17:09-
-
20.05.2008 в 17:29-
-
20.05.2008 в 17:34-
-
20.05.2008 в 17:36-
-
20.05.2008 в 17:37